Источники, которые формируют наши знания о городе и его людях, самые разные – это и документы, и публицистика, и художественная литература… Особую роль в формировании «исторической правды» играют воспоминания очевидцев: мемуары, рассказы, предания... Предлагаю вниманию форумчан небольшой отрывок о довоенном прошлом Старотрубного завода из сборника «Гудки зовущие» (1982 г.). Автор, писатель Василий Иванович Еловских (25.01.1919 - 16.01.2012), посвятил произведение своему отцу Ивану Семеновичу Еловских, первому Почетному гражданину Первоуральска, бывшему старшему мастеру волочильного цеха Старотрубного завода.
«Завод! Он всегда тут, рядом. Утром, в обед и вечером гудит гудок, собирая людей на работу. Завод – кормилец. Это все равно что свой дом. Санька с Колькой тоже будут в цехах работать. Зимой они всем классом ходили на мартен, на экскурсию. Глядели, как льется сталь. Возле "огнянной" печи люди в больших войлочных шляпах. Спокойные. Будто не сталь варят, а кашу. Санька с Колькой решили стать сталеварами. Но это пока так… не твердо, еще передумать могут.
– Слушай, Коль! Давай сбегаем на завод, а? Там доска одна оторвана в заплоте.
Ребята часто таскали отцам завтраки на завод. Но не в цеха, конечно, а на проходную, где их узелки с пищей (ну там… молоко, пирожки, оладышки, картошку жареную, кто чего принесет) забирали и относили куда надо несколько проворных женщин. Завод окружен бревенчатым тыном, который древен, как и сам завод, подгнивает снизу, косится, и его заменяют более современным – дощатым заплотом. Доски набивают половые, длинными гвоздями, но кто-то все же ухитрился оторвать одну, и так, что не заметишь – вроде бы на месте все.
Они огляделись. Людей не видно. Прямо перед ними высились прокоптевшие, потемневшие, тяжелые заводские корпуса, сохранившиеся чуть ли не со времен горнозаводчика Никиты Демидова. Возле них штабеля досок, свежевыстроганные бревна. А дальше, на бывшем пустыре, где была свалка металлического хламья, стояли три новых светло-серых корпуса (красивые, гляди – не наглядишься). На них какие-то плакаты на красном материале. Шум, шум, везде шум, по-хозяйски устойчивый. Что-то грубо и торопливо стучит, стучит громоподобно, угрожающе и тонко с натугой свистит, будто с трудом вырываясь откуда-то. В механическом цехе среди ровного гула станков смешно пошлепывают тяжелые ремни трансмиссии. Ребятишкам кажется, что ремни эти вот-вот сорвутся и сверху бухнутся им на голову.
Шайтанский завод, 1916 год. Фото из архива Н.В. Черногубовой
– Скока машин-то! – удивился Санька.
– Это токари.
У крайнего токарного станка стоит Колькин отец и с ним его ученик Митька, кудрявый подросток, известный баламут и забияка. Обтачивают короткую трубу. Из-под резца стружка выскакивает и пружинисто вьется. Василий Кузьмич что-то внушает Митьке, наклонившись к нему и зачем-то помахивая черным пальцем. А Митька солидно, как мужик, кивает. Чудно, что он молчит, кивает только. Митька вынул из станка деталь (она свежо белела) и взял другую трубу, еще не обточенную – черную, грязную. Тяжело поднимал, напрягаясь-кожилясь. Василий Кузьмич хлопнул его по плечу и снова что-то сказал. Санька с Колькой стояли у входной двери, не шевелясь, боясь, чтобы Василий Кузьмич не увидел их. Двое здоровых парней куда-то тащили на носилках кучу коротких квадратных чугунин. Видать, шибко тяжелые чугунины. А парням хоть бы хны: будто калачи несут.
Колька дернул дружка за рукав.
– Увидят. Пойдем.
Повернувшись, они торопливо пошагали в прокатный цех, где работал Егор Иванович. Ребята не думали, что увидят его – слесарь это ведь не токарь или фрезеровщик: может быть и там, и тут. Но увидели. Он стоял, согнувшись, у высокой затихшей, мертвой машины, которая будто вросла в землю, ощерив, как зубы, гладкие разнокалиберные валы, и что-то старательно откручивал у нее там внутри. А справа, и слева, и сзади такие же машины гудели и грохотали. Егор Иванович казался сейчас каким-то другим. Более умным и деловым. Вроде бы он и не он.
– Сломалась? – почему-то с испугом спросил Колька.
– Наверно.
К Егору Ивановичу подошел молодой мужчина в костюме и галстуке – начальник цеха. Ребята знали его. Он один из мужиков на всем заводе носил очки. И, говорят, не женат еще. Девки заводские считают: носишь очки, значит – старик. А глядя на инженера, теряются: молодой, видно же – еще усишки не пробиваются и – на тебе! – в очках. Отец Санькин выпрямился и начал обтирать руки о черную тряпку. Инженер что-то говорил и говорил ему, поблескивая очками. Егор Иванович сперва кивал, потом вдруг засмеялся, отмахиваясь. Удивленно посмотрев на него и что-то проговорив, очкарик тоже полез в машину и начал там что-то делать.
– Инженер, – почтительно сказал Колька.
Санька с Колькой думали, что инженеры, те командуют только. Мозг, ум. А этот – сам в машину полез. Отец Санькин всегда с почтением говорит о начальнике цеха, а сейчас… вон как запросто с ним.
– А вы, голубчики, как попали сюда? – Сзади них стоял усатый старик в рабочем пиджаке. – Кто вас пропустил?
– А я к папе, – ответил Санька. Интеллигентное "папа" до сих пор смущало его. Подошел отец. От него пахло машинами.
– Вы как попали сюда?
Что у них, слов других нету, что ли?
– Да доска там вон… – начал Санька.
– Посмотреть-то охота, – добавил Колька.
– Я вам посмотрю! – Кажется, никогда еще Егор Иванович не был таким сердитым. – Вы соображаете, что делаете? Соображаете или не соображаете? Пошли!
– Куда?
– На Кудыкину гору. Завод это вам не игрушка. Завод – это завод. Ладно, дома поговорим. И он повел их к проходной.
Вечером, как это часто бывает, их отцы сели на завалинку, задымили махрой и, поглядывая на безлюдную улочку, начали рассуждать о чем придется. Санька с Колькой были тут же поблизости, на полянке, ладили змея. Хороший змей получался. Такой и при слабеньком ветре вверх взовьется.
– А ты знаешь, Василий, что наши валеты седни вытворили? – громко спросил Егор Иванович, мотнув головой в сторону ребятни.
– А че такое? – Голос у Колькиного отца с заметной фальшивинкой, чувствуется, что он уже обо всем знает.
– Да на завод пролезли. И гуляли тамока, как по улице. Давеча милиционер приходил. О них справлялся. Сердитый такой. С ружьем.
– Да, за тако дело по головке не гладят. – Это Василий Кузьмич сказал. – Что будем делать с имя?
– Я уже думал. Вот в воскресенье пойду бредень покупать. Договорился.
– Что, в самом деле? – Голос у Колькиного отца уже без фальши.
– Да. И вечером давай на Чусовой побродим. А этих… дома придется оставить.
– Со своим я уже говорил, – продолжал Егор Иванович. – А вот как придем домой, еще потолкуем. Было яснее ясного, что отцам очень нравится сыновий интерес к заводу.
Утром Санька спросил отца: «А что ты спорил с инженером-то»?
– А ничего не спорил. Что с им спорить? Разве что маленько.
– И он слушал тебя!
– А почему меня не надо слушать? Я цех знаю. Чуть что – за мной бегут: выручай. Даже домой, бывало, прибегали, ты же помнишь. Я и за техника запросто сроблю. Только вот грамотешки у меня нетука. Чего нету, того нету.
Иван Семенович Еловских с детьми (Василий, Виктор) и супругой, 1932 г. Фото из фондов музея истории ОАО ПНТЗ
Через сколько-то дней Егор Иванович принес с собой кипу газет, разноцветный плакат и штук пять фотографий.
– От гляди! У Павла Петровича взял. Павел Петрович – тот самый инженер-очкарик.
– О нашем заводе. В пятницу отнесу обратно. Вот на этой карточке управляющий заводом Гут. Немец. Вот он в шляпе. С пузом. Павел Петрович говорит, что фамилия у него была не Гут, а как-то по-другому. А Гут – это прозвище такое. Его самого Гутом прозвали, а его бабу – Гутихой. Ну, а рядом с ним начальство всякое. Это еще при царе. Тогда у нас кровельное железо выпускали. Для крыш.
– А почему счас машины выпускают, а не железо?
– Ну, значит, надо так. Пятилетка. От старого-то почти ничего уж не осталось. Стены одни. На той вон неделе опять понавезли станков всяких. И новый обдирочный цех начали строить. Не то стройка, не то завод – сразу не поймешь».
Источник: Еловских В.И. Гудки зовущие. Советский писатель. 1982 г.
Н.В. Акифьева
