- ЗАПИСКИ НИКОЛАЯ НИКОЛЬСКОГО
Памяти Маргариты Николаевны Удавихиной
Публикуется впервые
Когда у нас бывали гости, я любил сидеть за столом и слушать разговоры. На Рождество и Пасху у нас в доме были вечера. Все комнаты ярко освещались, в зале устанавливался большой стол с выпивкой и закуской, в кабинете устанавливались карточные столы, собиралась местная знать из служащих. После чая женщины постарше оставались в столовой, молодые же танцевали под пианино в зале, мужчины играли в карты в кабинете. Я обыкновенно слонялся по всем комнатам, пока где-нибудь не засыпал. Во время одного из таких вечеров со мной случился курьезный случай. Один гость пришел со своей дочерью, моей ровесницей, девочкой лет шести – Мусей. Я сразу вообразил себя хозяином и стал занимать гостью. Вначале показал все свои игрушки и книги, а затем повел угощать. Я усадил Мусю на стул и стал подносить ей разные закуски, потом мы с ней пошли в столовую. По дороге я прижал ее к стенке и стал целовать. Муся дала мне хорошую затрещину, топнула ножкой и крикнула «Не сметь!». Все эти мои похождения видели из столовой. Я очень сконфузился, убежал в спальную, заперся и не выходил до ухода гостей.
С наступлением зимы, когда снег покрывал землю белой пеленой и мороз румянил щеки, я любил ходить на дедушкиных лыжах, обтянутых оленьей кожей по саду и огороду. В огороде мне делали катушку, обильно украшали ее елками. С первых дней зимы, я начинал с нетерпением ждать Рождества. 24 декабря домой привозили большую елку. Дедушка приходил с работы, обедали и вместо того, чтобы ложиться спать, спешили засветло установить елку. Затаскивали ее домой веревками, и устанавливали в крестовину. Проснувшись на другой день, я слушал шум от шарканья многих ног, а потом вдруг в доме грянул хор: «Рождество твое Христос…». Это приехал хор служащих. Потом гремели певчие. Пели, закусывали, выпивали и уезжали.
Слева на право: Коля Никольский сидит с дедушкой Фёдором Васильевичем Гилёвым. Стоят: второй слева - прадед Коли, Николай Васильевич Воронов, пятая слева - бабушка Коли Мария Николаевна, 1908 год. Фото из семейного архива Маргариты Николаевны Удавихиной.
Я одевался и бежал на кухню. В кухне было жарко. Кухарка и бабушка возились со стряпней, в двери то и дело заходили славившие. Крестились, славили, получали по три копейки и уходили, а на смену им появлялись новые и новые. В день переходило их более ста человек. Было очень весело и празднично. Из кухни отправляюсь наверх. В столовой стоял празднично накрытый, заставленный красивой посудой и стряпней стол, а в зале большой стол с выпивкой и закусками. Наконец добираюсь до елки. Ветви ее густо увешаны елочными украшениями и разноцветными свечами. Под елкой из ваты сделан снег, а в нем зарыто много коробок с подарками. С восторгом рассматриваю игрушки. Выходит дедушка. Бегу к нему, от радости обхватываю его колени, а потом, встав перед иконой, славлю. Дедушка дает мне 5 рублей! Опять шум в прихожей. В залу проходят священники и начинают служить. С домашними я встаю и усиленно крещусь, потом подхожу к кресту, лицо мне крапают водой, и я убегаю. Закончив выть, священники уезжают.
На масляной неделе, ходило много маскированных людей, ели блины. Особенно я любил блины гречневые с икрой или семгой. На масляной неделе днем по улицам было очень оживленно. После масляной недели начинался Великий пост. В церковной службе в Великий пост звонили по-особенному. Я любил этот звон. Делалось как-то особенно грустно по-хорошему. Три или четыре недели поста мы с бабушкой «говели». Ходили в церковь на все службы, ели только постное. Я, вообще, в церковь ходить любил, но ненадолго. Наконец в субботу после вечерни ходили на исповедь. Священнику я чистосердечно каялся во всех вольных и невольных прегрешениях и получал отпуск грехов. Домой я возвращался торжествующим, очищенным от всех грехов. На другой день причащался – и «говенье» на этом заканчивалось. На седьмой неделе в воскресенье было «вербное воскресенье». Дедушка и бабушка приходили из церкви с веточками, на которых бархатными шариками сидели распустившиеся почки вербы. Эти веточки укрепляли к иконам.
Я особенно любил Пасху и крашеные яйца. Пасха – это творог с разными пряностями и изюмом спрессованный в конической форме. Ели его со сметаной. В зале стоял стол с большим количеством закусок и выпивкой. По краям стола обыкновенно стояли окорока из свинины и медвежатины. В церковь дедушка уходил до благовеста, мы же с бабушкой во время благовеста. По окончании утрени мы с бабушкой идем домой. Дома христосуемся со всеми один говорит: «Христос воскрес», а другой отвечает: «Воистину воскрес» и троекратно целуемся. Наконец идем «разговляться». «Разговение» – это приятный финал пасхальной ночи. Я особенно увлекаюсь пасхой, но меня ограничивают. Наконец все закончено и идем спать.
Улица Билимбаевская в Добрянском заводе, начало XX века. Фото: http://dobryanka-city.ru/O_Dobranke/Fotogalereja/167/
Дедушка и бабушка были исключительно добрые люди и полностью мне заменили родителей. Жили мы очень дружно, моему воспитанию они уделяли много внимания, и я рос развитым не по летам мальчиком. Рано во мне проявилась склонность к ремеслам. Лет семи я правдами и неправдами собрал приличный столярный инструмент, верстак с двумя винтами у нас был, и целые дни мастерил себе игрушки и достиг совершенства в изготовлении моделей пароходов, причем выдерживал внешнее сходство, но и точную пропорциональность в размерах.
Годам к восьми я свел тесную дружбу с ровесниками. Из старого теса мы построили в саду на берегу большой пароход «Надежда»: оборудовали машину из большой бочки, внутри которой была установлена железная печка – это котел. На палубе – штурвальная рубка с вращающимся штурвалом, капитанский мостик с сигнальными фонарями, сделанными из лампадок. С мостика в машинное отделение была проведена переговорная труба, сделанная из старой трубки от писсуара. Пахла она очень противно, но мы этого не замечали и командовали сверху: «полный вперед», прикладываясь ртом к широкому концу трубки. Позади штурвальной рубки возвышалась дымовая труба, соединенная с топкой в «котле». Во время плавания кочегары шуровали печку дровами и сырым сеном – по трубе шел густой дым.
Помню, однажды собралось нас ребят человек тридцать. Решили играть по роману Жюль Верна «Архипелаг в огне». Наш пароход переименовали во фрегат, а баню – в пиратский клипер. Для сходства бани с клипером через сук, росшей с ней березы, перекинули две веревки и на них, до уровня крыши, подняли деревянное корыто, означающее шлюпку. На березу подняли черный флаг из шали. Один из пиратов полез на самую верхушку, которая заменяла «марс» на мачте и осматривал оттуда «гладь моря». Во время ожесточенного сражения между фрегатом и клипером, пираты собирались кинуться на абордаж, а так как баня приблизиться и стукнуться бортом с нашим пароходом не могла, они решили атаковать нас на шлюпке. В болтающееся на веревках корыто полезли два пирата под командой сына управляющего. Их начали постепенно спускать, но только корыто вдруг сорвалось с веревки, и пираты полетели вниз на кирпичи, которые валялись там от перекладки печи. Рядовые пираты отделались синяками, а сын управляющего об острый край кирпича насквозь просек губу. В пылу боя мы не обратили внимания на ранения противника и, несмотря на их рев, забрали всех в плен и посадили в трюм. Потом обратили внимание, что пираты слишком долго ревут, осмотрели их и испугались – сын управляющего был весь измазан в крови и ревел отчаянно. На этом игра окончилась, но история с просеченной губой продолжалась. На следующий день управляющий «серьезно» беседовал по этому вопросу с дедушкой, и отношения между нашими домами примерно с месяц были прохладными.
Николай Валентинович Никольский с внуками и с дочерьми, февраль 1966 год. Фото: газета «Огнеупорщик» № 1 (1096). 2016.
В другой раз играли в «сыщиков и разбойников». Под вечер мы взяли в плен одного противника, а так как он мешал нам, то мы, связав его, спустили в пустовавшую овощную яму, закрыли лаз двумя глухими крышками и заперли двери. По окончанию игры гости ушли, я пошел ужинать, а потом лег спать, забыв о пленном. На другой день в сад к овощной яме никто не ходил. Родители мальчика хватились его и искали по всему заводу. Заходили и к нам, но я сказал, что он, правда, играл у нас, но потом ушел домой. На вторую ночь сторож проходя поблизости от овощной ямы, услышал приглушенный стон, добрался до ямы и вытащил узника. Неприятностей было много…
В этот же год в отсутствии дедушки сдох наш кот «Боб». Я организовал виденные мною где-то похороны. Собрав сверстников, мы сделали ризы из рогож, достали свечей, сделали гроб, уложили в него Боба, в лапы ему дали маленькую иконку. Боба «отпели» как умели, попрощались с ним и, зацепив гроб на полотенцах, унесли его к могиле, вырытой на берегу пруда в огороде. Послужили еще раз, опустили в могилку гроб, зарыли, а на могилке водрузили большой пятиконечный крест, сделанный мною и выкрашенный в белый цвет. На кресте я сделал надпись: «Здесь покоится прах раба божьего Бобки. Родился тогда-то, умер тогда-то, отроду 12 лет. Мир праху твоему дорогой Бобка». На другой же день о похоронах мы забыли, но с пруда было видно, что в огороде у Гилёвых стоит пятиконечный крест как на кладбище и многие, наверное, дивились этому. Через несколько дней дедушка приехал и пошел в баню. По дороге в баню, он увидел крест, дошел до него, прочитал надпись и велел крест убрать…
Примечание 1. Действие второй части происходит в Добрянском заводе С.А. Строганова
Литературная коррекция текста и примечания: Н. В. АКИФЬЕВА ©
